…Она шла куда глаза глядят, как оплёванная, словно её не выпустили на свободу, а, напротив, засадили сейчас в какой-то карцер или, скорее, тёмный, невероятно мерзкий узкий длинный коридор, по которому она обязана идти и из которого она уже никогда не выберется.... Её всё равно сейчас схватят, она это ожидала с секунды на секунду, может быть, за ней в погоню отправится полицейская машина, которая догонит её в два счёта; сердце её бешено заколотилось, а всё вокруг вдруг стало как в тумане, как во сне – однако почему-то так её и не стали догонять, не схватили и не арестовали, и она вышла на свободу, на улицу Парижа, на какую именно – сквозь окутавший её сознание какой-то кошмарный, муторный туман – она не разобрала…
Когда она очнулась от этого мутного тумана, заполонившего на какое-то время её сознание, она обнаружила, что успела отойти от супермаркета довольно далеко. Она шла, кажется, по Монпарнасу; шла долго по другим улицам, а мысленно всё ещё была возле дверей того места, где её так унизили, наплевав ей в душу. На глаза девушки наворачивались слёзы. По улице двигались люди, ехали автомобили, мелькала реклама, сверкали витрины магазинов, но никто не замечал, что она, красивая девушка, идёт в ужасном, измученном состоянии. На неё вообще не обращали внимания. Никто не спрашивал, что с ней стряслось, хотя слёзы на её глазах не могли быть им не видны, когда она смотрела попадавшимся на её пути каким-то клеркам, торговцам, почтальонам, просто прохожим, а также часто мелькавшим влюблённым парочкам – и ему и ей – прямо в лицо. Тем более никому не приходило в голову подать бедной девушке, например, что-то покушать, ведь она так голодна. Никому не было до неё дела. Впрочем, она ничего ни у кого и не просила. В каком-то дворике на неё, правда, кое-кто обратил внимание – маленькая собачонка, которую на глазах девушки со злостью пнул какой-то господин в очень даже приличном, безукоризненном смокинге, может, потому, что она улеглась на асфальте перед его «BMW», мешая зайти в легковой автомобиль – обиженно залаяла, поджав хвост, и подбежала к девушке, которая, как она чувствовала, её не обидит. Диана даже улыбнулась сквозь слёзы: она и собачонка были одинаково беззащитными, никому не нужными и очень чем-то похожими. Девушка присела её погладить. Собачонка тявкнула, ожидая, что девушка её чем-то покормит. Чем, интересно? «Au revoir», - махнула она на прощанье своей четвероногой подружке и двинулась дальше. Увидела красивую бархатную бабочку, порхавшую в воздухе и присевшую отдохнуть на цветок белой, роскошной, аристократической лилии, росшей на хорошо ухоженной парижской клумбе. Поймала, немного подержала бабочку в руке, представляя себя – полицией, а бабочку – нарушительницей. Затем разжала пальцы, и бабочка улетела, опять махая крылышками, не поблагодарив Диану за её доброту. Кем она была, Диана – собачонкой, бабочкой или… этой, как там её назвали в полиции? Она вспоминала события своей странной жизни. Её называли по-разному, и артисткой, и хулиганкой, и даже чокнутой, но дикаркой или неандерталкой её, кажется, никто ещё не называл. Вдруг девушка почувствовала, что этот полицейский прав. Она действительно дикарка из далёкого прошлого, по ошибке оказавшаяся в нынешнем веке. Парижский привычный асфальт, на который она обычно не обращала особого внимания, теперь почему-то как-то по-особенному навевал ей мысли о её любимой истории. Столько знаменитых личностей, столько событий видел этот асфальт, эти камни, эти улицы и дома. Ведь она хотела стать историком, она пыталась поступить в Сорбонну, но не получилось. Учёба – это так дорого. А ведь она так хорошо училась в школе, ей были так интересны исторические события различных эпох, она их не зубрила, чтобы сдать экзамен, а действительно жила ими… Словно в машине времени, запущенной назад, Диана, пусть мысленно, чисто умозрительно, а не телесно, как хотелось ей, но было, конечно, невозможно – но всё же проходила через молодёжные бунты 1968 года с их че-геваровским лозунгом, до которого почему-то не додумались Монтень, Вольтер, Фома Аквинский: «Будьте реалистами – требуйте невозможного», видела освобождение Парижа от нацистов в 1944 году и гитлеровские войска, входившие в него в июне 1940 года; она наблюдала, как взметнулась над Парижем Эйфелева башня в 1889 году, как расправлялись с коммунарами в 1871 году, она стояла в толпе на площади возле гильотины, на которой девятого термидора второго года республики казнили Робеспьера, а перед этим в 1793 году – Людовика XVI. Вместе с толпой парижан она громила Бастилию. Она видела роскошные средневековые дворцы, королевские балы, рыцарские турниры и пылающие костры инквизиции. Столетнюю войну, Жанну д’Арк и английских королей, претендующих на престол Франции. Казнь тамплиеров в 1314 году и смотревшего на этот огонь жестоким неподвижным взглядом короля Филиппа IV, именовавшегося Красивым. Крестовые походы. Свадьбу короля Генриха I и привезённой к нему из Восточной Европы княжеской дочери Анны Ярославны в середине XI века. Восхождение династии Капетингов. Видела Карла Великого, полузабытых франкских королей, каких-то предводителей галльских племён, дравшихся с дисциплинированными, хорошо вооружёнными и обученными легионами римских императоров. Дальше никакого Парижа уже не было. Разве что примитивные поселения на его месте, которые иначе как деревней, назвать нельзя было. Потом не было даже деревни. Зато где-то были – римский Колизей, афинский Акрополь, египетские пирамиды. Потом, ещё глубже по шкале времени, когда и пирамид ещё не было – мелькали какие-то глиняные горшки, бронзовые орудия, каменные топоры, стая первобытных охотников, несущихся с дикими криками по дремучему лесу и стреляющих из луков в стройных оленей на том же самом месте, где сейчас находится Париж. В конце концов она действительно добралась до эпохи мамонтов и даже ещё глубже и увидела саму себя с распущенными чёрными волосами, сидящую рядом с угасающим и совсем не греющим её костром на полу окружённой скалами, валунами и ледниками первобытной пещеры – закутанную в звериную шкуру, дрожащую всем телом и горько плачущую от того, что сделали с ней, беззащитной и никому не нужной, грубые, невоспитанные охотники-дикари из её же собственного племени…

Принц Андромеды   03.11.2021 01:37   Заявить о нарушении

Она вернулась в реальность. Ей нигде нет места, она это поняла. Живи она хоть в веке XX- XXI, хоть при Филиппе Красивом, хоть в доисторические времена – её судьба от этого не изменится. Даже если она не будет казнена гестаповцами, сожжена на костре перед королевским дворцом или растерзана бивнями бешеных мамонтов, всё равно её судьба предопределена, и не в её силах изменить свою судьбу. Она оглянулась, чтобы понять, где она находится. Понять было несложно. Она пришла к набережной Сены. Она вышла на набережную и остановилась. Перед ней был один из мостов через эту реку, перейдя через который, можно было приблизиться к видневшейся на её другом берегу Эйфелевой башне. Где-то, тоже на Сене, был остров Сите с готикой собора, каменными уродцами на кровле, розеткой разноцветного витража. Сена текла мутная, коричневая. Под парапетом набережной на волнах качался брошенный в реку журнал. На развороте женщина колыхалась в волне и казалась живой... Мимо Дианы, по тротуару набережной, как обычно, проходили люди, не обращавщие накакого внимания на девушку. Вдруг Диана вздрогнула слегка: одна из девчонок, прошедшая в нескольких метрах от неё, тоже остановилась, торопливо вытащила прямо из своей сумочки какую-то тетрадку или блокнот и, не заметив даже, как ступила прямо на проезжую часть, не обращая внимания ни на других людей, ни даже на проезжавшие мимо неё автомобили, не замечая их – как механический робот, принялась что-то быстро-быстро в эту тетрадку записывать. Ни краем глаза, впрочем, не посмотрев на Диану, нисколько её не заинтересовавшую, и даже повернувшись к ней спиной. А вот Диану эта девушка, бывшая, возможно, на год младше её, чем-то, как ни удивительно, заинтересовала. На какое-то мгновение ей даже захотелось узнать, что же такое она там пишет. Может быть, это была студентка, готовившаяся к зачёту, к экзамену, может – практикантка, или просто официантка, посудомойщица, решившая записать фамилию и телефон своего возможного начальника на новом месте работы, у которого она только что была на собеседовании; а может быть, те мысли, которые она торопливо записывала, были свободными, не связанными ни с какой учёбой или работой? Незнакомую девчонку неожиданно так увлекло это не очень уместное занятие, что только резкий недовольный гудок автомобиля заставил её поспешно отпрыгнуть в сторону, на более безопасное место, вместе со своими конспектами или же дневниками, и отправиться дальше своей дорогой… И у потерявшей, казалось, уже полностью всякий интерес к жизни Дианы вдруг вспыхнула при виде этой сценки в глазах какая-то искорка оживления, хоть и очень слабая. Диана ведь, хоть и не училась в университете, где она могла бы вести конспекты, слушая лекции в аудитории, но тоже не так давно вела дневники, куда она записывала свои мысли. И основательно вела. Разве можно назвать её глупой, неспособной к творчеству?! И надо же – однажды какую-то свою блеснувшую в голове у неё мысль, тогда показавшуюся ей необыкновенно интересной и даже гениальной, она тоже, как и эта случайная девчонка, записывала в тетрадку прямо на улице, едва ли не прямо перед ехавшим на неё автомобилем! Рисковала, можно сказать, жизнью, только бы не забыть ту важную мысль, успеть записать её, донести, быть может, людям… Которым глубоко безразличны и всё её мысли, даже самые гениальные, и она сама. Впрочем, как точно так же безразлично им и всё остальное, за исключением того, что позволяет им получить сиюминутное удовольствие…
Почему она стоит здесь? Может, ещё не поздно повернуть обратно?… Найти цель жизни, например, взять где-то деньги для уплаты долга за квартиру… Или ещё – рукопись… Какая рукопись? Это она – писала какую-то рукопись?! Она поразилась, вспоминая не такие уж давние события своей жизни. Не до творчества ей сейчас... Ей совсем некстати вспомнился один из отрывков её романа. Тогда она ведь писала это, в общем-то, не о себе, а так, больше в абстрактном плане. Почти философском. О, зачем она такое написала! Ведь теперь это прямо о ней самой! Кажется, отрывок был таким: «…Феноменальная тупость людей, большинства людей, проявляется в том, что каждый, как правило, хочет видеть и видит то, что ему выгодно, и в упор не видит того, что ему не выгодно. Выгодно толпе видеть в человеке, не желающем или не умеющем быть во всём и всегда заодно с этой толпой то, что его может «опорочить» – да и то лишь с точки зрения этой тупой толпы, а вовсе не с точки зрения абсолютных ценностей – и они упорно видят в нём только это и больше ничего, отказываясь полностью слепы к его переживаниям, его тонкому внутреннему миру, к его добрым, бескорыстным поступкам. О, как подло, по-свински радуются элементы этой глупой толпы, когда тот, кого они незаслуженно подвергают травле, в какой-то момент не выдерживает, ведь нервы у человека, естественно, не железные, и поступки его теперь уже перестают быть теми добрыми, бескорыстными, какими были раньше, ему хочется быть таким же подлым и злым, как они – по отношению к ним! Однако то «зло», которое он обнаруживает в себе и старается реализовать – скорее дилетантское, любительское, неумелое, это зло больше на словах, а не на деле, толпе от такого «зла» оказывается не так уж и больно. Зато толпа с восторженным свинским визгом получает повод для ещё большей травли. Не он, а особо отъявленные наглецы из толпы обнаруживают в себе и особо подлую и «эффективную» для них, казалось бы, если рассуждать в сиюминутном, тактическом отношении, а не в стратегическом, долговременном – физическую силу, и такое же подлое и «эффективное» «остроумие». А ведь следовало бы, чтобы именно толпа и особенно её активные вожаки, короли, хамы на её троне ощутили сами ту боль, которую они стараются причинить одинокому беззащитному человеку. И толпа вместе с её особо наглыми, энергичными, общительными, избавленными от всяких комплексов, «перспективными», «состоявшимися», «востребованными», «дружелюбными» – для своих – вожаками остаётся покуда безнаказанной? Что ж, тем страшнее будет кара для этой толпы в будущем…». Но когда же оно наступит, это будущее, когда зло, творимое людьми, творимое ими не просто так, а с изощрённостью, импозантностью, респектабельностью, общительностью, востребованностью, уверенностью, будет жестоко наказано, получит по заслугам: и само по себе, и, главное, в лице своих исполнителей, отнюдь не в единственном числе, а – в не страдающем от одиночества числе множественном?
Диана стояла на тротуаре возле набережной, наблюдая проезжающие мимо неё машины. Она не знала, куда ей идти. Одна из машин притормозила у находившегося поблизости табачного ларька. Из неё вышел человек, торопливо направился к ларьку… Диана вгляделась в него. Невероятно! Это был тот самый обрюзгший функционер из издательства, которому она уже давно сдала на прочтение свою писанину. Неужели он её до сих пор не прочитал?! Не чувствуя под собой ног, девушка бегом бросилась к его машине. Он уже садился за руль с купленными сигаретами, когда Диана подбежала к нему, остановилась, запыхавшись, не давая ему закрыть дверь своей машины:
-Вы прочитали мой роман?! – воскликнула девушка, стараясь отдышаться от слишком быстрого бега, хотя она была достаточно спортивная...

Принц Андромеды   03.11.2021 01:37   Заявить о нарушении

Дело точно удивительное. Не обратив поначалу внимание на рецензию, я безошибочно уловил нюхом едва различимый запах парижской какашки в длинном списке Ваших творений, и...прочитал её. А ведь и я начал рассказ о Париже по-существу с какашки. И если добавить ещё наше проживание в одном отеле Корона, то мистический туман становится ещё гуще. Ну, тем интереснее.
Удачи.

Геннадий Николаев   03.11.2021 21:49   Заявить о нарушении