Алексей Павлович Леонтьев (1916-1991) - русский поэт, выпускник легендарного московского ИФЛИ. После войны работал журналистом-международником и обозревателем газеты "Красная Звезда".

Семен ФРЕЙЛИХ. Об Алексее Леонтьеве


Совсем в юную пору, в 1937 году, Леонтьев написал стихотворение, которому суждено было стать его визитной карточкой :
Бродить медведем по лесам,
Валить сосновые деревья,
В листве барахтаться,плясать,
Явиться лешим из поверья.
И ту, что выйдет по грибы,
Манить на топь гортанным смехом,
За то, что ты её любил,
Когда ещё был человеком.

Леонтьев – лирик, объём стихотворения его, как правило, невелик, глубина скрытого сюжета обнаруживается в нем ошеломляще внезапно, буквально в последней строке.
« Когда ещё был человеком» - как значительна эта строка-развязка. Чтобы ощутить как накапливалась энергия последней строки, её прелесть, надо перечитать стихотворение.
И я перечитываю это стихотворение всю жизнь, давно знаю на память, как знало его на память половина ифлийского населения.
Визитной карточкой Павла Когана, однокурсника Леонтьева, было стихотворение «Гроза» , мало кто не знал его крылатые строки :

Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.

Коган упивался моментом грозы, Леонтьев схватил момент после грозы, посмотрим как он прислушивается к природе:

Всё пройдёт ,
И только где-то
Тихим утром,
Поздним летом
Лёгкий, бронзового цвета,
Не дождавшись счастья
где-то
лист на землю упадёт
/ 1939 /

Коган читал стихи громко, рубя строфы рукой, Леонтьев – без выразительных жестов – тихо, застенчиво.
Может быть поэтому они потянулись друг к другу. Их можно было видеть рядом за партой. Елена Ржевская вспоминает :
«В ифлийских «университетских» тетрадях Павла помимо стихов встречаются записи для себя или послания, например такое : Во-первых скучно. Мух нет, но они исдохли бы, если бы были. Скука липкая. Вот…»
Когда стихотворение написано, всё та же тощая тетрадка переселяется непременно к адресату – сокурснику и поэту Алексею Леонтьеву. Под стихотворением «Тигр» пометка:
«Очень хорошее стихотворение. Критик А.Л. 29.06.39г.» .
Зато другое стихотворение испещрено Леонтьевым: «натяжка» , «плохо» , «оч.плохо!» , «сухо», «философская туманность». Но и Павел не остаётся в долгу. «Потомки! Пометки делал А.Леонтьев. Я не уверен ещё дойдёт ли это имя до вас. В 39 г. ХХ века он был хорошим парнем, но имел дурной вкус. Во всяком случае, если судить по этим пометкам. Не негодуйте на него, простите его великодушно. Жму через века ваши руки. 19.03.39. Павел Коган.»
Возвращаясь к фразе Когана : «Пометки делал А.Леонтьев, я не уверен ещё дойдёт ли его имя до вас». Ершистый, влюблённый в друга Павел ни за что не написал бы так, если бы не был уверен в таланте Леонтьева, если бы не был уверен в том, что его, Павла, стихи и стихи Леонтьева как и всей талантливой ифлийской плеяды не переживут время. Его слова «жму через века ваши руки» из шутливого контекста сегодня вырываются и ранят моё сердце, потому что стихи Алексея Леонтьева действительно остались ненапечатанными. Я об этом кричу уже несколько десятилетий – это было и при жизни Леонтьева, продолжается и после его ухода. Парадокс состоит в том, что мы сохраняли литературное наследство погибших на войне молодых поэтов и небрежно отнеслись к тем, кто выжил. Я ещё попытаюсь объяснить , почему так произошло , но начала пройдусь по стихам Леонтьева, собранным и хранимым его женой Изабеллой Петровной Леонтьевой –Журид. Машинописные страницы она переплела в пяти экземплярах, три из них раздала самым близким друзьям, два хранит , как бы сказали на фронте – «НЗ» -неприкосновенный запас. Перечитываю подаренный мне рукописный томик. Стихи возникают на фоне движущегося времени, и теперь их можно разделить на периоды.
1936 –19 41. Это может быть самый интенсивный период, кажется, что молодой поэт не расстаётся с блокнотом и карандашом. Любовь и природа доминируют в этих стихах, всегда в них примешаны беспокойство и грусть. Печаль – врожденное чувство поэта, как я впоследствии узнал – оно замешано на детской травме. Мальчик родился и жил с семьёй в Архангельской области, в селе Верхние Матигоры Холмогорского района, узнав, что их собираются раскулачивать отец бежал с семьёй из родных мест, сначала они пожили у родственников в средней полосе России, а потом двинулись ещё дальше – в Среднюю Азию, так они оказались в Таджикистане. Именно оттуда, из Сталинабада Леонтьев вместе со своим однокашником Юрой Иващенко и прибыл поступать в ИФЛИ. Теперь я вспоминаю и серьёзное и смешное, связанное с этим обстоятельством. В стихах этого периода появился новый восточный пейзаж, пронизанный тем же настроением. Вспоминаю и шутку Юры Иващенко в начале войны: «Не допустим немца-гада до Сталинабада». Юра перенес тяжелую черепную операцию и его на фронт не взяли. Леонтьев воевал, он не представлял себя вне войны. Она составляет второй период его стихов – 1941-1945.
Но закончу разговор-размышление о его первом предвоенном цикле.Приведу стихотворение, где возникает уже иной, восточный пейзаж :

Ты не грусти, всё будет хорошо,
Как многое уже перебывало.
И только дни дорогою большой
Пойдут вперёд восточным караваном.

И будет что-то жалобно звенеть
В твоей душе от мерного качанья.
И далеко по вспыхнувшей заре
Помчится дым навеянной печали.

И только дней дорогою большой
Затянет песню старый запевала.
Ты не грусти, всё будет хорошо…
Хотя ещё ни разу не бывало.

Пейзаж нов, способ движения чувств – привычен для леонтьевского стиха. Закончи он стихотворение фразой –
Ты не грусти , всё будет хорошо…
он бы только повторил пушкинское «и пусть у гробового входа …», сведя откровение поэта до банального утешительства.
Но за строкой «ты не грусти, всё будет хорошо…» - следует «хотя ещё ни разу не бывало», и тогда снова строчка-развязка взрывает, поворачивает ход жизни, ибо противостоит сказанному раньше, впуская в лирику трагическую интонацию.
Возвращаюсь к стихотворению 1936 года, где так концентрированно выражен внезапно, в самой последней строке, перелом из лирики в трагедию :

Мне обидно, что я нежен,
Если в лес моя тропа,
Если ночь и рядом – скрежет,
Если волк за кровью свежей
К горлу лошади припал.

Война не застала Леонтьева врасплох, он жил её предчуствием, его метод стихосложения лучшим образом проявил себя в обозначении перелома беспечного мира и драматизма войны :

Ещё зенитки не стреляют.
Ещё гуляем до утра.
Ещё никто не объявляет,
Что немцы заняли вчера.
Ещё устали мы от книжек
Толстого, Пушкина, Дидро…
Но до войны осталось ближе,
Чем от Стромынки до метро!..

Война расширяет кругозор поэта, возникает понятие «земной шар» , война трактуется как общечеловеческая трагедия

Здесь земля жестокая, как камень,
или наша ненависть к врагу.
И винтовки, обхватив руками,
спим, не раздеваясь на снегу.
Тишина , и, глаз не закрывая,
к нам летят чудовищные сны :
Говорят, что где-то
в Уругвае
год уже как не было войны…

Переход от мира к войне также драматичен у Леонтьева, как переход от войны к миру. Сегодня на дворе двухтысячный год, но как остро звучит стихотворение поэта помеченное сорок пятым, когда победа над фашизмом была отмечена всеобщим ликованием :

Как будем жить ?
Какие песни петь ?
Кого забудем , и кого полюбим ?
На мир придется заново смотреть
Ведь мы теперь совсем другие люди.
Надолго нам солдатская шинель,
И сухари остались на дорогу,
Придёт солдат и к собственной жене
С годами лишь привыкнет , понемногу.
Надолго нам тревога тишины,
Погибшие надолго будут с нами,
Но, наконец от нынешней войны
Останутся одни воспоминанья…
Тогда начнётся новая война…

Опять финальная строка всё ставит шиворот навыворот , в год ликованья и празднеств он предостерегает человечество, и это чем-то напоминает стихотворение Исаковского, кончавшееся строкой : «А на груди его сияла медаль за город Будапешт». Идеологическое руководство всыпало Исаковскому за пессимизм, стихотворение Леонтьева просто не напечатали, и не только это стихотворение, которое называлось «Минутой молчания», но вообще не печатали – ни при жизни, ни потом. Может быть к тому ещё и за то , что за ним тянулся шлейф сына из раскулаченной семьи…
Мне могут возразить: но его же приняли в краткосрочную юридическую академию, потом работал секретарём трибунала (о характере его работы можно представить по упрёку, сделанному его начальником – если судить по твоим протоколам, то судить никого нельзя).
Что бы ни было причиной, но факт остаётся фактом поэта Леонтьева не печатали, а о мучениях, которые он пережил в связи с этим,свидетельствует его письмо Главному редактору издательства «Советский писатель».

«Главному редактору издательства «Советский писатель» т.Граник от автора
сборника стихов «Минута молчания» Алексея Леонтьева. 24.09.1948г.

Прошло три года с тех пор, как я принёс в Издательство свой сборник стихов. Сейчас он находится у Вас. Прохождение книги настолько затянулось, что я просил бы Вашего хирургического вмешательства. Но перед тем, как её окончательно зарезать или спасти, может быть не лишне ознакомиться с её «историей болезни». Поэтому я осмелился написать Вам.
За три года рукопись получила 8 отзывов. За издание книги высказались :
1. Книпович /1945/
2. Антокольский
3. Тарасенков
4.Обрадович /1945/
5.Данин

Против издания - Инбер
За доработку - Матусовский

В октябре 1945 г. рукопись была передана на редактирование Обрадовичу. Через месяц он её отредактировал и сделал надпись на титуле : «В набор», пообещав, что через два-три дня редсовет рассмотрит и всё будет в порядке.
Целый год я ждал редсовета, но так и не дождался. Книгу в январе 1947 г. передали на отзыв Антокольскому. Антокольский в феврале1947 г. выссказался за доработку рукописи. Я доработал. Антокольский дал второй отзыв : «Издать книгу» (1947 г.). Поступили другие положительные отзывы: Тарасенкова, Данина. Мне опять посоветовали ждать редсовета. Ещё год я жду. Тем временем появляются новые отзывы : Инбер и Матусовского. Рецензия Инбер написана в то время, когда в нашей критике была модной огульная ругань. И потом, то что нравится Антокольскому всегда почему-то не нравится В.Инбер. И наоборот. Теперь М.Л.Матусовский советует мне снова взять книгу на доработку. Ну хорошо, я её возьму, доработаю. Опять буду год ждать редсовета. Опять отзывы. Опять обещания. Опять доработка, очевидно. Получается, вроде «у попа была собака, а он её…» и так до бесконечности. По-моему это можно расценивать, как самое возмутительное издевательство над человеком. Пять рецензентов известных и уважаемых пишут, что автор :
«на редкость талантливый поэт» / Антокольский /
«одарённый поэт со своим голосом» / Тарасенков /
«способный молодой поэт» / Данин /
и в то же время годами смотрят равнодушно на то , что книга так и не издаётся. Можно ли дойти до большего равнодушия !
Я пробовал в прошлом году обратиться в «Комиссию по работе с молодыми авторами» при ССП . Твардовский, Гринберг, Коваленков и др. высказались за издание книги. Твардовский даже похлопал меня по плечу и обещал переслать в Издательство «резолюцию комиссии». Толку из этого никакого. Одна обида и отчаяние. Зато много прекрасных слов о «работе с молодыми»… Мне советуют пойти к кому-либо из авторитетных людей и попросить их позвонить т.Граник , но я не хочу никого из них ни о чем просить.
И от Вас я прошу только справедливости. Я прошу прочесть эту книгу , отзывы на неё / пложительные и отрицательные/ и решить её судьбу сейчас : или спасти , или добить меня , но немучить больше, У меня тоже есть нервы.
С моей точки зрения рукопись надо или отклонить вовсе ,или :
Включить в годовой план издательства ;
Поручить редактору совместно с автором отредактировать книгу в месячный срок.
Так будет лучше для книги.
Простите за беспокойство. С большим уважением к Вам
Ал.Леонтьев
24.09.1948 г.
Надо было знать Лёшу , чтобы представить себе чего стоило ему это письмо, этот крик отчаяния и обиды.
Главный редактор не ответил. Лёша постепенно вытеснялся в журналистику, он работал в «Красной звезде» , писал о Вьетнаме, иногда присылал мне вырезки , давая знать о себе.
Что касается его стихов, то он всё реже обращался к ним, поражая нас иногда звонкими блестящими эпиграммами. Так в день моего пятидесятилетия он посвятил мне послание написанное в дружески-иронической форме :


Семёну Фрейлиху – человеку и юбиляру

Ну что ж, Семён, наполним чаши,
Ещё конечно не воды…
Столетие – вот это страшно,
Пол века – это пол беды.

Ты хорошо их прожил, Фрейлих,
Не постарев и не устав.
Любая женщина ,как кролик,
Тебе прошепчет : «Мой удав!»

Ну, чтож, Семён, наполним рюмки
И выпьем мы с тобой за то,
Что и в искусстве и в науке
У нас…об этом мы потом.

Вот только пьяниц стало много
Мы пьём, чтоб им не оставлять.
Налей, Семён, к чертям тревоги,
На чём стоим – на том стоять!

Какие ни грозили тучи,
Куда дороги не вели,
Ты был всегда одним из лучших
Людей из племени ИФЛИ .

С усатым богом и без бога
Своих позиций не сдавал.
И , как сказал бы Павел Коган,
Ты только угол рисовал…

Чтоб ни случилось с нашей Русью
Ты не уйдешь в покой и тишь,
Ты завсегда её, как Люсю,
От всех напастей заслонишь.

Налей, Семён, давай пригубим,
Пока за это не казнят,
За всё, за что тебя мы любим
Примерно тридцать лет подряд.

Пусть от похвал не будет жарко
Тебе на жизненной тропе.
Хоть говорят «по Сеньке шапка»,
Но нету шапки по тебе.
Леонтьевы . 20.11.1970.

А между тем мы старели, дружба наша не охлаждалась, в день его семидесятилетия я посвятил ему стихотворение тоже, в котором пытался объяснить, что же произошло с ним, внушить надежду.

ЛЕОНТЬЕВУ

Сколько знаменитых из числа убитых.
А если выжил поэт, то вроде его и нет.

Слава убитых работает на нас,
Живые – наши соперники,
И мы не поднимем в защиту их глас,
Хотя иные из них поэты и коперники.

Живёт на Украине поэт Лащенко,
Воевал в стрелковой роте,
И выжил, не попав в Кащенко,
И нет его в литературном обороте.

Леонтьев носит погоны полковника,
А сам ребёнка застенчивей,
Найди среди читающих его поклонников,
Чтоб кричал : «Мой! Увенчанный!».

«Бродить медведем по лесам,
Валить сосновые деревья…»
Мне кажется –это написал я сам,
Кто читывал – стихам этим верит.

Жизнь от поэзии не отделить даже лезвием,
В творчестве нет вакации.
Ему для дыхания не хватает поэзии,
Поэзии – его интонации.

Но если есть у Мастера Маргарита,
Она берёт, перепечатает подряд,
Спокойно, любяще, не сердито,
Потому что рукописи не горят.

И если женщина верит в поэта,
Значит в поэта поверит мир.
Давайте выпьем друзья за это,
К черту уныние,
да здравствует пир !
19 октября 1986 г.

Алексей Павлович Леонтьев умер 29 июня 1991 года. Он унёс собой печаль из жизни, где не был понят. Его жена Изабелла Леонтьева похоронила его на Новодевичьем кладбище, в стене скорби, рядом со своими родителями. На плите она написала : « А.П.Леонтьев – поэт и журналист. Для неё это было утешением, и для нас друзей , тоже .

Семён Фрейлих 2000 г.

Написать личное сообщение    Добавить в список избранных