Рецензия на «Закон Человека» (Шри Бумер)

Короче, любишь кататься - люди и саночки возить. Вопрос: зачем такое словоблудие? Если по Чехову искусство прозы - это искусство вычеркивания, то для стиха действует тот же закон. Язык стиха всегда афористичен, всегда, как писал Максимилиан Волошин, гиероглифичен. В стихе слово, чаще, чем в прозе, не знак, но символ. Отсюда и сжатость стихотворного текста. Для стихотворца (я не говорю "поэта", потому что это звание еще нужно заслужить) проблема выбора слова и оправдания выбранного слова особенно остра.

Чем ты можешь оправдать свои слова? Тут не удержусь и вставлю кусочек одной из своих статей:

Посему уместно сказать несколько слов о поэзии вообще.
Одно из свойств поэзии – она почти всегда лирична (исключение – эпические произведения). Противостоя эпосу, лирика всегда энергийна, всегда личностна, всегда психологична и страстна. Страсть тут следует понимать не как исступление, но как яркость чувства, эмоции, мысли (которая в стихах никогда не бывает сама по себе – она также всегда энергийна).

Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,— сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.

Вот и вёчер
в полную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.

В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.

Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.

И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любеночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.

Вы скажете: «Но это же Маяковский!» А мы ответим: «Ну и что?»

Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.

Энергийность стихотворения реализуется через интонацию, общее настроение текста. Отсюда и форма. Но бывает, что и форма (как словесно неоформленное настроение, как песня без слов, как мелодия) порождает текст.

Итак, интонация и энергийность – вот, что делает стихотворение, что превращает рифмоплетство в поэзию, ремесло в творчество, а продукт в эстетически ценный объект.

Другое важное, но не обязательное, свойство стихотворного текста – образность. Художественный образ всегда должен оправдывать себя. Оправдание это – через ассоциативную связь, через настроенческую связь, через художественную логику. Образ нельзя сунуть в текст просто так. Образ часто – иносказание. Образ – пояснение. Образ – спасение от банальности и обращение к иррациональному восприятию человека. Образ не должен заставлять разгадывать себя – он самоочевиден, любой образ – будь он простым классическим, или же авангардным. «Из груши выползал червячок, а из подушки – сновидение». Образ – та же картина, но писанная словом.

Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Я три дня и три ночи искал ваш умёт,
Тучи с севера сыпались каменной грудой.
Слава ему! Пусть он даже не Петр,
Чернь его любит за буйство и удаль.
Я три дня и три ночи блуждал по тропам,
В солонце рыл глазами удачу,
Ветер волосы мои, как солому, трепал
И цепами дождя обмолачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.

Вы скажете: «Но это же Есенин!» А мы ответим: «Ну и что?!» Здесь образность Есенина ясна, оправданна, психологична, экспрессивна. Ты можешь не понимать ее головой, но внутри она отзывается, внутри она – создает гармоничную, чувственную картину, внутри она бьет и пульсирует: Есенин бледнел, когда выкрикивал этот стих!

Конечно, бывает, что образ заставляет себя разгадывать, но это сознательный шаг художника. Пример – пластические образы в поэзии Николая Заболоцкого:

Движение

Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.

У того же Заболоцкого – образность уже иного типа: сразу рационально непостижимая, но постижимая интуитивным зрением.

Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья,
Едва вытягивая шеи.
Сквозь мяса жирные траншеи.
И пробиваясь сквозь хрусталь
Многообразно однозвучный,
Как сон земли благополучной,
Парит на крылышках мораль.

Но стихотворение может быть и безобразно. Последняя часть стихотворения «Натюрморт» Бродского:

Мать говорит Христу:
- Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?

Он говорит в ответ:
- Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

Другой пример безобразной поэзии – хрестомайтиное пушкинское «Я вас любил…»

Поэзия – это не лиловые туманы и не лазурные дали. Даже в случае с символистами, которые так любили абстрактную «лазурную» лексику, ведь их абстракции всегда были сознательной реализацией философии символа: слово – не просто слово, не просто знак, но – символ. К. Бальмонт:

Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.

И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

...

Теперь пару слов о твоем тексте. Он абсолютно ни чем не оправдывает свое существование. Энергийности - никакой. Образности - никакой. Чувства - нет. Сплошная нудная дидактика и засилье штампов - как и лингвистических, так и смысловых. Ну, что ты тут сказал нового? Ничего. Может быть, сказал как-то по-новому? Нет. Текст пустой - и по форме и по содержанию.

Родился ты, иль умираешь, во мраке ты иль видишь свет,
За все, что ты в жизни не сделал, придется держать ответ.

Ну, это и ежу понятно... Однако не верю я твоим словам. Они не проходят мне в сердце, в них нет заряда. Общими фразами и я могу крутить, а ты мне скажи так, чтобы я понял! Чтобы твой стих был - топор в лице! А то развел, понимаешь... :)

PS: Для любителей закона: прочесть "Слово о Законе и Благодати" митр. Иллариона. :) Ветхий Завет - закон, а вот Новый - это уже не закон, а Благодать. Христос не закон принес.

Сущенко Денис   21.11.2009 18:57   •   Заявить о нарушении